ЦВЕТАЕВА, ПАСТЕРНАК, БЫТ, ДЕНЬ И ДОЖДЬ…
Они вели переписку. Читали стихи друг друга. Чувствовали родство душ. Она сказала, что он — «единственный современник», на которого у нее «не хватило грудной клетки».
Когда в 1922 году Цветаева писала «Световой ливень. Поэзию вечной мужественности» — о сборнике Пастернака «Сестра моя — жизнь», она определенно ощущала себя не частью жизни — Жизнью. Так и написала: «Моя же специальность — Жизнь». И очень емко определила мировосприятие, характерное для человека эпохи модернизма.
Этот «модернистский» человек — а таковы лирические герои Цветаевой и Пастернака — всегда ведет внутреннюю борьбу с косностью внешних условностей (быт), всегда удивлен неизбежному (день), всегда открыт неизвестному (дождь)…
Цветаева пишет:
«Быт. Тяжкое слово. Почти как: бык. Выношу его только, когда за ним следует: кочевников. Быт — это дуб… Бытовой дуб и дубовый быт».
Доминирующий гласный «ы» с отрицательной звуковой семантикой даже на фонетическом уровне подчеркивает
отторжение поэта пространству быта, «быта, как косности, как обстановки, как дуба…». А говоря о Пастернаке, чувствует: его быт — «не оседлый: в седле».
Цветаева и Пастернак — они оба — пишут «не о дне вселенском, предвещаемом денницей, не о белом дне, среди которого все ясно, но о стихии дня (света)».
Пастернак пишет:
Ужасный! Капнет и вслушается,
Все ли он один на свете
Мнет ветку в окне, как в кружевце,
Иль есть свидетель…
…Ни звука. И нет соглядатаев.
В пустынности удостоверяясь,
Берется за старое — скатывается По кровле, за желоб, и через…