ДВА ВЗГЛЯДА НА ОДНО ДЕТСТВО
Почти одновременно читающей публике было представлено два произведения на тему драматического детства — «Похороните меня за плинтусом» Павла Санаева и «Мама, не читай!» Екатерины Шпиллер. Эти книги, повествующие о детях, живущих в страшных обстоятельствах внешне благополучных семей, замечательно отражают две художественные системы, между которыми, как между полюсами, искрит сегодня литература:
полюс постреализма с его обогащенными модернистским психоанализом попытками разобраться в подноготной общественного явления и полюс постмодернизма с его откровенной нелюбовью к роду человеческому без всякого там анализа.
Постреалистическая позиция Павла Санаева требует скрыть героев повести — все они имеют абсолютно реальных прототипов, легко узнаваемых и прозрачно изображенных, — за вымышленными именами, она же требует от автора попытки разобраться: как, почему, отчего обыкновенная женщина превратилась в ненормальную фурию, калечащую жизнь дочери, разрушающую психику внука, увечащую старость мужа. Поэтому Санаев пристально вглядывается в свою героиню: вводит в повествование рассказ деда о бабушкиной молодости, заботливо восстанавливает ее воспоминания о страшных тридцатых, вперемешку с ужасными кадрами бабушкиных приступов рисует трогательные картинки тихих семейных полурадостей. На протяжении всей повести, трудной, шокирующей, откровенной, искренней, автор — изображающий свое собственное детство, и оттого предельно оголенный душевно — художественно познает действительность, пытаясь понять, а значит, и оправдать своих слабых, несчастных, задавленных историей и обстоятельствами героев. Поэтому послевкусие от книги — предельно гуманистическое: всех жалко, всех хочется спасти и самому хочется стать лучше.
Постмодернистская позиция Екатерины Шпиллер никакого художественного познания не предусматривает, потому что постмодерн принципиально ничего не познает. Писатель-постмодернист — агностик: в чем смысл анализа и синтеза, если все равно в итоге получится очередная субъективная истина? Для постмодерниста не существует моральных норм и этических рамок, однако его болезненно интересует любая патология и любой психологический «выворот» как свидетельство всеобщего вырождения человеческой личности. Постмодерн словно радуется: «видите, а я ведь говорил — человек худшее из животных». Поэтому и скрывать настоящее имя героини нет никакого смысла, наоборот: выписать карикатурный портрет самой что ни на
есть настоящей советской писательницы для художественной системы постмодернизма — находка. Благодаря этому непозволительному с этической точки зрения приему (что для постмодерна этика? — всего лишь чье-то частное мнение) в ткань повествования сами собой включаются и ее романы (излюбленный прием постмодерна). И вот мы уже разбираемся не только в сюжетных поворотах романа Екатерины Шпиллер, но и автоматически сверяем героев с героями произведений ее мамы. Послевкусие постмодерна отвратительно: нам не симпатичны ни герои, ни автор, ни — автоматически — романы писательницы, подарившей дочке такое искалеченное детство, да и вообще человек как существо после прочтения романа нам глубоко несимпатичен.
Очевидно: постреализм — художественная система более продуктивная, как любое искусство, рождающееся из любви к человеку. Лучше и конструктивнее, чем гуманистическая позиция пока еще ничего не придумано, и вряд ли придумается — потому что все мы люди и жить без любви к себе подобным просто не умеем.