Какое отражение нашли в лирике Ф.И. Тютчева традиции русской поэзии?
Уникальное художественное творчество поэта восприняло замечательные традиции русской классики. Прежде всего приходится говорить о М.В. Ломоносове с его стремлением передать в поэзии космическую беспредельность, бездну, полную звезд. Только у Тютчева космос предстает более трагичным в сложном взаимодействии своих сил, могучих и полярных. Близка поэту XIX в. и одическая торжественность Ломоносова, хотя у Тютчева она более согрета страстным и непосредственным чувством.
Следует сказать о державинских традициях в поэзии Тютчева. На них одним из первых пристальное внимание обратил литературовед Ю.Н. Тынянов. По его словам, Державин – «это была та монументальная форма философской лирики», от которой Тютчев отталкивался. У этих двух поэтов нередко встречаются общие зачины, образы, интонации. В стихотворениях «Слезы» и «Бессонница» мы находим образы, восходящие к державинским.
От предшественника идет тютчевская афористичность, архаическая лексика, синтаксические конструкции, резкие противопоставления.
Державинской поэтикой порождены и характерные тютчевские сложные и двойные прилагательные «порфирородный», «безлюдновеличавый», «всеславянский», «темно-лазурная», «молниевидный», «осьмимесячная», «болезненно-греховная» и др. Державиным порождена присущая Тютчеву возвышенность, вызванная в XIX в. теми явлениями и предметами, которые воссоздает поэт.
Существенна и связь стиля Тютчева с поэтикой Жуковского. Их родственность в значительной степени определялась принадлежностью двух поэтов к одному художественному направлению – романтизму. Способствовали их сближению и частые встречи – в доме Тютчевых, в Кремле, в Чудовом монастыре, на озере Комо в Италии, в Петербурге. От Жуковского Тютчеву достались яркая и высокая эмоциональность, углубленная сосредоточенность, художественная субъективность видения и всегдашняя устремленность к раскрытию «души человеческой».
С Е.А. Баратынским, поэтом-мыслителем, Тютчева роднит всегдашняя философичность, обогащенная сильным и глубоким чувством. Достаточно сравнить стихи обоих поэтов, посвященные Гете (1832), чтобы в этой преемственности убедиться.
Особое место в творческом мире Тютчева заняло творчество А.С. Пушкина. Несмотря на свои собственные поэтические предпочтения и пристрастия, Тютчев рано осознал доминирующую роль Пушкина в отечественной поэзии. Анализ его творчества 20-х гг. обнаруживает тяготение к авторитету русской словесности. Можно говорить о проявлении Тютчевым глубокого интереса к стихам Пушкина, об испытанном им влиянии этих стихов. В глазах современников Тютчев воспринимался как поэт, творивший в одном русле с Пушкиным и испытавший его воздействие. Об этом писали Н.В. Гоголь и И.С. Тургенев.
Целый ряд стихотворений Тютчева 20-х и начала 30-х гг. показывает основательность усвоения пушкинской поэзии. Стихотворение «К Нисе» (1825) перекликается с пушкинским «Лиле» (1817-1820). «Послание к А.В. Шереметеву» (1823) напоминает пушкинское послание «Юрьеву» (1820); «Олегов щит» (1829) Тютчева и «Песнь о вещем Олеге» (1822) Пушкина строятся на летописной легенде о киевском князе X в. и упоминают о «щите на вратах Цареграда» как символе героического; оба стихотворения включают в свою структуру значимый диалог и рассказ о судьбоносном событии, начатый с неожиданного «вдруг». Но здесь же ощутимы и существенные различия. «Бессонница» (1829) вызывает в памяти пушкинские «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы» (1830). Обращает внимание предельная сближенность во времени родственных по теме и колориту стихов. Обоих поэтов томит ночное бдение, «ход часов лишь однозвучный», тревожит обступивший мрак. Смысл двух стихотворений различен, очевидно устремление Тютчева к космической теме, но общность произведений бросается в глаза прежде всего. Родственны отдельные мотивы тютчевского «Цицерона» (1830) и песни пушкинского Председателя из «Пира во время чумы» (1830). Близкими по своему публицистическому пафосу и патриотическому одушевлению являются «Клеветникам России» (1831) Пушкина и «Как дочь родную на закланье» (1831) Тютчева. В основе обеих вещей лежит родственная концепция неделимого Русского государства, и оттого тот и другой поэт отвергают вмешательство Европы в «дела семейственные» и внутрироссийское.
Как видим, тютчевская поэзия 20-х и начала 30-х гг. во многом соотносится с пушкинской, вырастает на основе последней. Но было бы опрометчивым согласиться с И.С. Аксаковым в том, что «Тютчев принадлежал, бесспорно, к так называемой Пушкинской плеяде поэтов». Тяготение к кумиру своей юности сопровождается у Тютчева отталкиванием от него, возникают серьезные расхождения его с поэзией Пушкина.
А.С. Пушкин помещает в 1836 г. в журнале «Современник» 24 стихотворения Тютчева. Это была заочная встреча двух поэтов, встреча счастливая и имевшая первостепенное значение для русской словесности. Пушкин пришел в восторг от этих тютчевских стихов.
Тютчев все большее внимание обращает на творчество Пушкина, по-новому оценивает все созданное им. В 1836 г. он отмечает, что Пушкин «высоко стоит над всеми современными французскими поэтами», а годом позже называет стихи предшественника «вещами прекрасными и грустными». Тогда же Тютчев создает стихотворение «29-е января 1837» (1837), явившееся откликом на гибель великого поэта. В произведении этом слышится негодование против убийц поэта, желание заклеймить истинного виновника событий, понятых Тютчевым как заключительный акт национальной трагедии. Автор дает поэту возвышенную характеристику, называет его жребий святым и великим. Завершается тютчевский реквием афористической концовкой такой отточенности и силы, что она может служить эпитафией на любом пушкинском памятнике:
Тебя ж, как первую любовь,
России сердце не забудет!..
В 1850-1870 гг. мы снова сталкиваемся с явлениями притяжения и отталкивания. Тютчевское стихотворение «Когда в кругу убийственных забот» (1849) воскрешает в памяти пушкинское шестистишие «Я возмужал среди печальных бурь» (1834). Авторы испытывают счастье минутной отрады, временного успокоения. Оба они сопоставляют это утешение с родственными явлениями в природе. И также оба предчувствуют временность душевного и природного обновления. Но Тютчев значительно меньше верит в возможность душевного блаженства и окрашивает горьким скепсисом свои строки.
В рассматриваемый период окончательно складывается неповторимая художественная манера Тютчева, его индивидуальная стилистика, особый, не пушкинский путь психологизма в поэзии. Тем не менее Тютчев вбирает в себя творческий опыт Пушкина, ему сродни оказываются и философичность зрелого Пушкина, и всегда присущая великому поэту стихия лиризма. Тютчев тяготеет к лаконичному фрагменту, и ему близок становится опыт пушкинских эпиграмм и таких его вещей, как «Напрасно я бегу к сионским высотам». Острый самоанализ, раскаяние и мучительные угрызения совести, сказавшиеся в поздних стихах Тютчева («О, этот Юг, о, эта Ницца!») ассоциируются с родственным им пушкинским «Воспоминанием» (1828). Когда поэт молит: «О господи, дай жгучего страданья…», то это очень напоминает откровение пушкинской «Элегии» (1830): «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…» Наконец, «Черное море» (1871) вновь непосредственно обращено автором к Пушкину, и недаром здесь цитируются прославленные строки из стихотворения «К морю» (1824). Благословленный Пушкиным накануне его гибели, Тютчев пронес поэтическую эстафету великого поэта до своего жизненного финала, всемерно обогатив пушкинские темы и мотивы.