МИСТИЧЕСКАЯ РЕАЛЬНОСТЬ РУБЕЖА
На рубеже веков без мистики было — никуда. Казалось, в самом воздухе носилась неясная, но вполне различимая тревога, ощущение апокалипсиса и вселенской катастрофы преследовало даже вполне здравомыслящих людей. Что уж говорить о поэтах, которые, как известно, «ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души»…
Надвигающаяся мировая война, сорвавшийся с цепи научно-технический прогресс, колесо мировой революции, уже зацепившее за свою ось воздушный шарфик русской интеллигенции, — помешать этому было невозможно. Реалистический взгляд на вещи делал жизнь невыносимой — потому что причины были непонятны, а следствия — непереносимы. Реалистическое «исследование жизни в ее причинно-следственной обусловленности» убивало не хуже пули, потому что вдруг открывало человеку такую страшную правду о ближайшем будущем, что хотелось закрыть глаза и, по рецепту, изобретенному еще Гёте и переведенным Лермонтовым, «забыться и заснуть, но не тем холодным сном могилы».
Но искусство — на то и искусство, чтобы давать силы жить в любой, даже самой катастрофической ситуации.
В разных уголках гибнущей Европы, на самой разной почве, при самом разном освещении — начали пробиваться зеленые ростки новых цветов. У них были диковинные лепестки, уродливые тычинки, живые, жадно простертые к миру пестики… Кто-то называл их «Цветами Зла», кто-то — «Розами Мира», но везде это был совершенно новый сорт прекрасного.
Однако в нем отчетливо угадывалась столетняя романтическая селекция.
Модернизм разделил видимый мир на два: один из них, мир, окружающий нас, был уродливым и катастрофичным отражением другого, идеального, существующего непонятно где и непонятно как, но того мира, в котором вещи имели свои настоящие имена, свою настоящую цену и свою настоящую жизнь. В этом мире женщина была Непознанна и Прекрасна, Нежелаема и Любима, а мужчина — смел и надежен, как Конкистадор или Рыцарь, любовь была мудра и вечна, словно София, и жизнь казалась поистине прекрасной. Почему вышло так, что идеальный мир превратился во вселенскую катастрофу?
Неизвестно.
Зато становилось понятно, что делать: если открыть способ называть реальные вещи их идеальными именами, если научиться в слове видеть их истинную душу, если создать новый язык и научить ему людей — сразу и настанет рай на Земле.
Отсюда и вышли символизм, футуризм, экспрессионизм, супрематизм и вообще понимание особой миссии Поэта как Творца нового мира.